Будущая Ева [Ева будущего] - Огюст де Лиль-Адан

Все еще не совладав до конца со своими чувствами, молодой человек в ответ только улыбнулся присущей ему учтивой улыбкой.

— Нет, оставим это, — сказал он. — Замысел ваш поистине внушает ужас: ведь ваше творение не может все же быть ничем иным, как только машиной. Живую женщину вам не создать никогда! Слушая вас, я начинаю сомневаться, способен ли даже гений…

— Клянусь, что вы прежде всего не в состоянии будете отличить одну от другой! — спокойно прервал его изобретатель. — И вторично заявляю, что берусь немедленно же представить тому доказательство.

— Но ведь это невозможно, Эдисон.

— Я и в третий раз предлагаю в самом скором времени заранее доказать вам, что это не только возможно, но не вызывает сомнений даже с точки зрения, строгого математического расчета.

— И вы, простой смертный, рожденный женщиной, беретесь воссоздать женщину, ТОЖДЕСТВЕННУЮ ТОЙ, другой?

— И в тысячу раз более тождественную ей… чем она сама! Да, именно так! Ведь в человеческом теле что ни день происходят мельчайшие изменения: физиологическая наука удостоверяет, что приблизительно каждые семь лет в нем полностью обновляются все клетки. Разве мы остаемся всю жизнь похожими на самих себя? Разве в тог день, когда мне, вам, той женщине было от роду всего полтора часа, мы были теми же, что нынче вечером? Быть подобным себе! Такое представление, право, достойно каких-нибудь жителей свайных поселений или троглодитов!

— И вы воспроизведете ее целиком — с ее красотой? С ее плотью? Голосом? Походкой? Словом, со всем ее внешним обликом?

— С помощью электромагнетизма и светоизлучающей материи я берусь ввести в заблуждение даже сердце матери, а уж страстного влюбленного и подавно. Поверьте, я с такой точностью воспроизведу ее нынешний прекрасный облик, что если лет через десяток ей случится встретиться с этой своей копией, она будет смотреть на нее со слезами зависти и ужаса!

Эдисон замолчал.

— Но предпринимать создание такого существа, — задумчиво пробормотал лорд Эвальд, — не значит ли это искушать… Бога?

— Поэтому я и не настаиваю на своем предложении! — тихо и просто ответил Эдисон.

— Сможете ли вы вдохнуть в нее разум?

— Просто разум? Нет. Я вдохну в нее ВЫСШИЙ РАЗУМ.

При этом сокрушительном заявлении лорд Эвальд оторопел. Оба в молчании смотрели друг на друга.

Была предложена игра, и ставкой в этой партии предстояло стать — с точки зрения науки — призраку.

VI

Excelsior!

В моих руках больные могут потерять жизнь, но никогда не теряют надежды!

— Дорогой мой гений, — немного придя в себя, заговорил молодой человек, — повторяю, я нисколько не сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Благодарю за желание помочь мне, я глубоко тронут сердечным вашим участием. Но все, что вы изложили, не более, как мечта, и столь же устрашающая, сколь и неосуществимая.

— Дорогой мой лорд… сознайтесь, в глубине души вы чувствуете, что она осуществима, вы ведь все еще колеблетесь!

Лорд Эвальд вытер пот, выступивший у него на лбу.

— Мисс Алисия Клери к тому же никогда не согласилась бы подвергнуться подобному эксперименту, да и я, признаться, поостерегся бы теперь предлагать ей что-либо подобное.

— А это уж мое дело и вас не касается. Кроме того, ваша обожаемая мисс Алисия Клери ничего и не должна знать об эксперименте — это основное его условие, — иначе его невозможно будет осуществить полностью, а следовательно, он вообще ТЕРЯЕТ всякий СМЫСЛ.

— Но в конце-то концов, — воскликнул лорд Эвальд, — не можете же вы вовсе не считаться с моей любовью к ней!

— Вы даже и представить себе не можете, до какой степени я считаюсь с вашим чувством, — отвечал Эдисон.

— Ну, и какими же коварными уловками собираетесь вы убедить меня в реальности этой новоявленной Евы, даже если предположить, что вам удастся создать ее?

— О, все дело здесь в мгновенном впечатлении — способность к рассуждению в этих случаях вещь весьма вторичная. Разве рассуждаем мы, поддаваясь чьим-либо чарам? К тому же объяснения, которые я в ходе эксперимента буду вам давать, явятся лишь точным выражением того, что вы пытаетесь скрыть от самого себя. Я ведь только человек, homo sum! Мое создание гораздо убедительнее ответит вам своей данностью.

— Но смогу я — о, это очень мне важно — в ходе этих объяснений оспаривать их?

— Если хотя БЫ ОДНО из ваших возражений окажется обоснованным, мы оба тут же откажемся от продолжения эксперимента.

Лорд Эвальд снова задумался.

— Но я должен предупредить вас: у меня, увы, очень зоркие глаза.

— Зоркие глаза? Скажите, не кажется ли вам, что вы сейчас совершенно отчетливо видите вот эту каплю воды? А между тем, если я помещу ее меж двух хрустальных пластинок перед объективом этого микроскопа и спроецирую точное ее изображение на тот белый шелк, на котором давеча являлась нам очаровательная Алисия, разве глаза ваши не опровергнут первоначальное впечатление от неожиданного зрелища, которое явит вам в этом случае та же самая капля воды? А если мы подумаем о бесконечном числе неведомых существ, что таятся еще в этом жидком шарике, то поймем, насколько невелико могущество этого инструмента, служащего нам зрительными костылями, ибо разница между тем, что мы видим простым глазом, и тем, что обнаруживаем при помощи микроскопа, не может идти ни в какое сравнение со всем тем, что он не способен нам показать. Итак, запомните раз и навсегда, что видим мы в мире явлений лишь то, что они являют нашему невооруженному глазу; постигаем лишь то, что им угодно приоткрыть из таинственной своей сущности; мы владеем лишь тем, что способны в этом мире воспринять, — каждый в зависимости от собственной природы. И мыслящий человек, подобно белке в колесе, мечется в шаткой тюрьме своего «я», тщетно пытаясь убежать от Иллюзии, в плену которой держат его злополучные его чувства! И вот, введя в обман ваши глаза, Гадали станет для вас мисс Алисией.

— Право же, господин волшебник, — ответил лорд Эвальд, — можно подумать, что вы всерьез считаете меня способным «влюбиться» в мисс Гадали?

— Именно этого должен был бы я опасаться, будь вы человеком заурядным. Но ваша исповедь успокоила меня. Разве не призывали вы давеча Бога в свидетели, что в вас навеки погасла даже сама мысль о плотском обладании вашей живой красавицей? Так вот, вы полюбите Гадали, полюбите, уверяю вас, и только той любовью, которой она заслуживает. А это прекраснее, чем быть в нее влюбленным.

— Полюблю? Ее?

— А почему бы и нет? Разве не должна она навеки воплотиться в ту единственную форму, которая олицетворяет для вас Любовь? И при этом не менее материальную — не с вами ли говорили мы о том, что, беспрерывно видоизменяясь, человеческая плоть существует в какой-то мере лишь в нашем воображении. И вот, вместо этой — нестойкой — плоти будет другая, созданная наукой, а она прочнее… чем та.

— Но любить можно лишь существо одушевленное! — сказал лорд Эвальд.

— Ну и что?

— Душа есть нечто неведомое; как же придадите вы ее вашей Гадали?

— Придают же снаряду скорость икс, а икс ведь тоже есть нечто неизвестное.

— Будет ли она хотя бы знать, кто она такая, то есть, я хочу сказать, что она такое?

— А разве сами мы так уж хорошо знаем о себе, кто мы такие и что мы такое? Неужто станете вы требовать от копии больше того, что Господь Бог счел нужным вложить в оригинал?

— Я спрашиваю, будет ли ваше творение сознавать себя собою?

— Разумеется, — ответил Эдисон, словно удивившись этому вопросу.

— Что? Как вы сказали? — переспросил лорд Эвальд в полном недоумении.

— Я сказал: разумеется! Ибо сие зависит от вас. И я именно на вас и рассчитываю для осуществления конечного этапа моего чуда.

— На меня?

— На кого же еще? Кто более вас заинтересован в разрешении этой задачи?

— В таком случае, — грустно сказал лорд Эвальд, — будьте любезны, укажите, куда мне надлежит отправиться, чтобы похитить искру священного огня, что вложен в нас Мировым Разумом. Меня ведь зовут не Прометей, а попросту лорд Селиан Эвальд, и я всего лишь простой смертный.

— Ба! В каждом человеке, хоть сам он того и не ведает, живет Прометей, и никому не удается избежать клюва орла, — ответил Эдисон. — Милорд, право, уверяю вас, одной-единственной из этих живущих в нас все еще божественных искр, с помощью которых вы столько раз пытались (и всегда тщетно!) осветить душевную пустоту вашей очаровательницы, достаточно будет, чтобы зажечь пламя жизни в ее тени.